        |
|
|
|
 | Из воспоминаний А. Коровяковской Институт благородных девиц Первокурсников мат-меха селили в бывший Смольный институт благородных девиц. Около общежития автобус N6 делал кольцо. Это было замечательно, так как его маршрут проходил мимо мат-меха. Правда, как выяснилось потом, в часы пик людей в него набивалось столько, что, поджав обе ноги, упасть можно было только с автобусом вместе. Почти напротив общежития находился занимающий огромную территорию дом инвалидов имени Карла Маркса. Почему дом инвалидов надо было называть именем Карла Маркса, мне не очень понятно до сих пор. Атмосфера в доме инвалидов представлялась, если основываться на собственных наблюдениях, как на Канатчиковой даче. |
|
Вход в общежитие был с задней стороны здания. Парадный же служил входом на юридический факультет и подготовительный факультет ЛГУ для иностранцев. Там же была замечательная столовая с бесплатным тогда еще хлебом. Меня определили жить в 68 комнату на 3-ем этаже. Поднимаюсь на третий этаж. Сложная система коридоров затрудняет поиск нужной двери. Наконец, цель достигнута – вот она! Открываю дверь и удивляюсь не только огромной кубатуре комнаты, но и тому, что по счету я в ней 15-ый жилец. Познакомились. Старожилы провели экскурсию по общим местам. Обнаружилось, что в общежитии есть огромные помещения для занятий, зал со сценой, телевизионная. На первом этаже несколько комнат, которые заселены студентами мужского пола, и буфет. Жить можно. Меня выбрали или назначили, уже не помню, в студенческий совет общежития и определили заниматься организацией культурно-массовых мероприятий. Потекла веселая студенческая жизнь. Из Ленконцерта за умеренную плату давали концерты артисты, по субботам, воскресеньям – танцы, за исключением периода сессий. В учебных помещениях еще детские развлекалки: подсовывать будильник в стол добросовестному студенту, чтобы потом все покатывались со смеху, когда будильник мерзким звуком испугает до смерти страдальца, поить кошку валерьянкой, чтобы заставить всех отвлечься от дел праведных и смеяться. В многолюдных комнатах – другого рода развлекалки. В кровати подкладывали какую-нибудь гадость в виде крапивы или что-нибудь подобное, и всей комнатой наблюдали за реакцией. Над входом в комнату подвешивали емкости с холодной водой, чтобы облить входящего. Направлено это было, как правило, на соседей по комнате, но страдали и случайные люди. Так однажды встретили дядю Коровяковского, приехавшего в гости к племяннику. Поначалу была популярна игра в фанты, где провинившемуся придумывались совершенно невероятные наказания. Например, плюнуть с третьего этажа перед мужчиной, идущим на юридический факультет; поздороваться и сделать реверанс первому встречному мужчине; открыть дверь в "учебку" и во все горло пропеть песню типа "Хороша я хороша..." и т.д. Настроение такое, лишь бы найти повод повеселиться. Из вредных привычек появилось курение, которое на первом курсе еще не приняло массового характера. Девушки вели себя скромно, хранили невинность. Появились новые танцы: твист, чарльстон, которые очень пришлись по вкусу, так как отвечали настроению дурашливости. В общежитии требовали порядок. Студенческая комиссия ходила по комнатам и проверяла чистоту. Некоторые члены комиссии проявляли ретивость и залезали даже на стул, чтобы проверить существование пыли на шкафу, заглядывали под кровать, в тумбочки. Оценки выставляли по пятибалльной системе. Все студенты серьезно относились к этому мероприятию. Быть чистюлей было престижно. Сомневаюсь, что сейчас я бы заработала "пятерку" у той комиссии за чистоту в моей квартире. Интернационалисты По своему воспитанию все студенты были интернационалистами. Очень верили в то, что негров в Америке бьют и дискриминируют. Первое из ряда событий, связанных с неграми, произошло в общежитии и несколько поколебало веру в их незлобивость и угнетенность. Как-то состоялась встреча в общежитии студентов с депутатом, не помню какого уровня. Пришли на встречу и негры. Рассказали нам, что до приезда в Ленинград они представляли, что этот город построен в лесу и в нем спокойно расхаживают медведи, а людей цивилизация еще не затронула. Негр по имени Кофе отличался лояльностью к СССР. Другие же отмечали в основном недостатки. Через некоторое время Кофе исчез куда-то. Потом выяснилось, что на него соотечественниками был сочинен донос. Родители от него отказались, а сам он был возвращен в свою страну и как будто был осужден. Как-то к нам в общежитие приехали кубинцы. Сообщено об этом было заранее. Заготовили разговорники. Очень хотелось пообщаться нам с живой легендой. О Фиделе Кастро и революционных событиях на Кубе знали все, поэтому хотелось посмотреть своими глазами, что из себя представляют люди, делающие революцию. Романтическое настроение быстро прошло после приезда кубинцев по той причине, что мы были мирно и восторженно настроены, а они все твердили "Янки та-та-та". Говорить, как оказалось, было не о чем. Языковой барьер довершил дело. Студентки и студенты дружили комнатами. 68-ая дружила с 9-ой. Играли в мигалки, ходили в кино, целовались за шкафам, были и другие невинные совместные развлечения. Все делалось с соблюдением провинциальной нравственности. И все же в результате дружбы образовались три супружеские пары: Соловьевы, Коровяковские (Коряки), Гоша и Зоя Ефимова. Из дома инвалидов в парк перед общежитием приходил молодой парнишка Володя. Обычно указательный палец держал в углу рта и смущенно поглядывал на девушек, что самих девушек приводило в смятение. Было совсем непонятно, что последует за взглядом, поэтому на всякий случай приходилось присматривать отступные пути. Как-то раз я осмелилась в целях его устрашения топнуть на него ногой. Он спрятался за одно дерево, затем за другое. Я пошла за ним, и он заплакал. С этих пор я была свободна от страха перед пациентами дома инвалидов. Володя часто ездил на автобусе, куда глаза глядят, и пел песню "Ой ты рожь..." тоненьким голоском и очень чувственно. Стрекоза и муравей За развлечениями незаметно наступило время сессии. Все студенты присмирели. На ум стала почему-то приходить басня "Стрекоза и муравей", где студент виделся в роли стрекозы. Лихорадочно переписывали лекции, строчили миниатюрные шпаргалки, с трудом вгрызались в гранит науки. Шутки, пляски, развлечения отошли в сторону. Студенты осунулись, похудели, побледнели. Далеко не все отличники школы получали пятерки и даже четверки. Хоть и не для всех успешно, но сессия, наконец, закончилась. Решили отметить это событие за праздничным столом. Неумение пить, накопленная усталость сделали свое дело – все напились. Хоть я и находилась в здравом уме, но мне было так плохо, что меня пришлось откачивать нашатырным спиртом. Все. На каникулы. Ура! С этого момента каждый почувствовал себя настоящим студентом. Коровяковский на первом курсе реализует свои романтические мечты: тренируется в клубе юных космонавтов вместе с Бобом Матвеевым и наблюдает под руководством Шаронова в шестидюймовый телескоп Марс. Зарисовывает изображение Марса таким, каким он ему видится. Мне далеко не всегда удавалось видеть то, что видел он. Коровяковский увлек меня своими астрономическими интересами, и после первого курса я по его совету принимаю решение перейти в астрономическую группу. Восьмое общежитие На втором курсе студентов мат-меха переселили в общежитие, что на ул. Детская. Селили по четыре человека в комнату. В комнату с Коровяковским поселили негра Абдулу, Витязева и Валяева. Абдула был из Африки.1 Отец его преподавал в колледже и имел 12 детей, при этом имел возможность послать учиться сына в СССР. Нелюбовь Абдулы к американцам выявилась неожиданным образом. Убили Кеннеди. Я сообщила об этом Абдуле. Мы очень положительно к Кеннеди относились, поэтому в моем голосе чувствовалось сожаление. Абдула довольно ухмыльнулся и сказал что-то вроде "Ну и хорошо!" Абдула одно время был предметом наших с Витязевым обсуждений. Например, нас волновал вопрос – ноги Абдулы голые или в носках, так как на ногах были какие-то непонятные разводы. Потом выяснилось, что у него просто кожа на ногах шелушилась, а носков не было. Через несколько недель Абдулу переселили в другую комнату, а на его место поселили Стаса. Он был на курс или два старше нас. Особого усердия к наукам не проявлял. Создавал впечатление вечного студента. Самой обычной его позой было лежание на кровати, нога на ногу и с книжкой в руке. Голая его нога запечатлена в качестве фона к моему портрету. Через год Стас исчез, и на его место поселился Рыльков. Валяев вечно пропадал где-то с Левошкиной. Приходил поздно, ел батон с молоком или кефиром и ложился спать. Шарабан мой, американка... Если в комнате бывал почти полный состав (я там была дневным постояльцем), то играли либо в карты (особенно была популярна игра в "тысячу"), либо с бутылкой вина и скудной закуской в виде картошки, огурцов и колбасы сидели, пели, играли на нетрадиционных музыкальных инструментах: бутылках, ложках, кастрюлях. Я под это сопровождение почти каждый раз пела песню "Шарабан...". Во время игры в карты часто жилили, особенно Коровяковский и Стас. Был момент, когда мы были увлечены запуском ракет, сделанных из фольги и фотопленки, которая тогда была горючей. После неудачного запуска, когда ракета упала перед почтовым отделением и задымила, как дымовая шашка, мы, боясь, что это занятие может закончиться приводом в милицию, оставили его. Кубизм, козюлька и козявка Ходили на концерты, в театры, музеи. Особенно усердствовал в этом Витязев. Потом устраивали дискуссии, участниками которых были большей частью я и Витязев. Сходились во мнении редко. Помню дискуссию по поводу художественной ценности кубизма. Я считала такое живописание бредом сумасшедшего, Витязев – верхом творческого самовыражения. Так и не договорившись ни о чем, Витязев заявил, что я в искусстве не разбираюсь, а я – что он просто отдает дань моде, и не больше. Несмотря на разногласия, друг на друга не обижались и продолжали спорить о чем-либо другом. Были и совершенно дурацкие темы для разговора: выясняли чем отличаются понятия козюлька и козявка. Вообще мне с парнями было интересно общаться. Мало сплетен – больше затей. 1965 год встречали втроем: я, Коровяковский и Стас. Витязев ушел в комнату, где жила Глаша, Валяев к Левошкиной. По предложению Коровяковского от нашей комнаты комнате Глаши было послано поздравление с Новым годом на магнитофонной ленте, где изображалась шхуна, терпящая бедствие во время шторма, а с нее-то как раз и посылалось поздравление. В ту ночь на улице был дождь. Кулинарные способности Со второго курса мы с Коровяковским в общежитский буфет не ходили. Готовили сами картошку, яичницу, макароны и другие незатейливые блюда. На кухне встречались с вьетнамцами, которые постоянно готовили в духовке плов в кастрюлях. По всему было видно, что кастрюли от нагара не очищались со времен их покупки. Запахи бывали на кухне всякие: и хорошие, и плохие. Привыкнув к тому, что дома студень варится из качественного мяса, я решила, что магазинный студень не отличается сильно от домашнего. Поскольку он такой твердый, то его, вероятно, можно поджарить. Задуманное реализовала. Купила студень, положила на сковородку и стала ждать, что получится. По кухне, а потом и по всему этажу общежития распространился такой дурной запах костного клея, что я все содержимое сковородки молниеносно выбросила в мусорное ведро. В результате этой операции запах приобрел устойчивый характер. Все затыкали носы и ругали того идиота, который этот запах создал. Мне себя признать идиоткой не хотелось. Я промолчала. Кому-то пришла мысль, что это могли натворить только вьетнамцы, да так и порешили. Только Коровяковский помнит всю жизнь об этом и напоминает мне от случая к случаю о моих кулинарных способностях в студенческие годы. Быт В общежитии были прачечная, в которой деревянные корыта для стирки были соединены по четыре в один блок. Блоков было достаточно много. Из душевного равновесия в прачечной выводили вьетнамцы. Обычно четыре девушки-вьетнамки занимали блок. Стирка, вероятно, была делом общественным. Процедура стирки заключалась в следующем. Все белье забрасывали в один бак. Первая девушка без мыла стирала руками вещь и бросала ее в следующее корыто, вторая и третья делали то же самое, четвертая еще отжимала. Белье считалось постиранным. Стирка у них сопровождалась либо пением национальных песен, либо щебетанием, таким, что общение других друг с другом возможно было только знаками. Чистоту комнат проверяли и в этом общежитии. Результаты проверки вывешивались часто на видном месте. В комнате со мной жила Бобровская. Отец у нее был директором ресторана и посылал ей посылки с колбасой твердого копчения. Бывало, сидит и ест эту колбасу да нахваливает, какая она вкусная. У нас слюнки текут, а она не угощает. Так всю посылку и сьест сама. Мы ей за это и решили насолить – выбрать старостой. Она наше доверие восприняла очень серьезно и скоро заставила нас пожалеть о нашем сговоре: приходилось куда-нибудь исчезать из комнаты во время дежурства, чтобы она не стояла над душой с пальцем-указкой. Избавление пришло неожиданно. Познакомилась в поезде Бобровская с какими-то студентами, стала их приглашать в гости довольно часто. А мы, делая вид, что создаем ей обстановку, уходили под разными предлогами из комнаты, чтобы Бобровская сама все чистила и убирала к их приходу. К сожалению, коту масленица быстро отошла. Парни прекратили свои визиты. В общежитии было множество тараканов и клопов. Иногда клопов морили голодом, поместив их в бутылочку, и когда они доходили до кондиции, выпускали к кому-нибудь в постель. Бессонная ночь жертвы и веселье остальным было обеспечено. Тараканами развлечься даже мыслей не было. Морили эту живность каждый год, но все без толку. Хотя один способ избавления от тараканов пришел случайно, как и все крупные открытия. Мы с Коровяковским уехали зимой на каникулы, а форточку в комнате забыли закрыть. В дверях были приличные щели. Сквозняк по этим причинам получился знатный. Температура в комнате и на улице почти не различалась. Тараканы впали в спячку. Когда вернулись в общежитие, картина пред нами предстала кошмарная: одна из стен комнаты была сплошь усыпана спящими тараканами. Нам только осталось их прикончить. Последний общежитский таракан убежал от нас в камере хранения Московского вокзала, когда мы уезжали в Крым по распределению, из радиоприемника, который был подарен нам группой на свадьбу. |
 |
Из воспоминаний В. Витязева Где обедал воробей? В декабре 1965 года стояли страшные морозы. В нашей грязной и пропыленной комнате N187 вода замерзала в графине и клопы дохли от холода. Всем ясно, что моя нежная конституция не предназначена для таких бедствий, и я, не захотев разделить участь остальных обитателей нашей комнаты, сумел разжалобить почти неприступных дам из нумера 120. В результате предпринятых мной интел-лектуальных атак мне было позволено провести ночь с ними. Наскоро завернув подушку в матрац, захватив с собой ночные тапочки, я во втором часу ночи ринулся в указанный нумер. По пути моего следования я не встретил никого в коридоре, но мое прохождение было четко зарегистрировано в комнатах 180 и 182, а также Ирочкой Л. (недавней моей пассией), стоявшей вместе со своим новым "хахелем" на подоконнике четвертого этажа. Обычно это место "забивалось" с пяти часов вечера. Эту ночь я блаженствовал в тепле и без насекомых... |
 | Я готов поклясться на самом последнем номере Astrophysical Journal, что блаженствовал я только от тепла и отсутствия насекомых, и совершенно не понимаю, почему комендант нашего общежития Алла Николаевна похотливо хохотнула, когда обнаружила наутро отсутствие простыней на моей кровати. Разумеется, во имя безопасности в любимом мною нумере 120 была разработана система конспирации, по которой в подобных случаях нужно было говорить о "рыжей заочнице, бабе-громиле, которая долго спит и храпит в придачу..." |
|
Два пробуждения Лежу я как-то на кровати (в своей комнате) и сплю. Сквозь сон слышу, как мои ребята привели в комнату какого-то парня, разговаривают с ним и называют его (не меня) Веней. Осознав это, я вскочил, подошел к этому человеку и сказал: "Позволь пожать твою руку, я в первый раз вижу своего тезку". Руку он мне пожал, а потом сказал: "Ты, наверное, Вениамин, а Вениаминов я видел много. Я же – Ювеналий. Это я никогда еще не видел своего тезку". Сплю я сладко в своей кровати и переворачиваюсь на другой бок. Сквозь сон слышу, что что-то из-под меня глухо падает на пол. От любопытства проснулся и обнаружил, что одна гантель, прикрепленная к сетке кровати, уже упала, а вторая еще нет. Парни хохочут, а Стасик задумчиво говорит: "Да, Веня у нас не принцесса..." Норма Стасика В комнате 187 нас было четверо: В. Валяев, В. Рыльков, я и Стасик. Этот Стасик был математик, т.е. не очень наш. Он был старше нас, замкнут в себе, часто в одиночку забутыливал (но знал норму) и производил впечатление серьезного человека. Однажды, он читал свой конспект, подозвал меня и спросил, не знаю ли я, что значит такое обозначение: . При этом он добавил: "Ведь и так уже не отрицательно, зачем же еще знак модуля?" Я был только на втором курсе, и понятие нормы функции нам еще не давали. Очень смутившись, я сказал, что помочь ему не смогу. К моему изумлению, Стасик тоже смутился и, извинившись за бестактность, объяснил свою шутку. Так я впервые узнал о существовании нормированных пространств. Соловей У нас в общежитии была "комната отдыха". Обшарпанные стены, полусломанные стулья, но хорошее пианино... Однажды к нам приехал певец А. Александрович. Мне запомнилось то, что скромным "бытовым" голосом он спел авторскую версию "Соловья" Алябьева. Там не было трелей, рулад, птицеподражаний и всего того, что впоследствии Прох придумал для А. Патти и что ее многочисленные последовательницы пищат и трещат до сих пор. Водные Процедуры В мае 1966 года ко мне в Ленинград с официальным визитом прибыл мой братец. С трепетом душевным присматривался он к молодым ученым, которые, не долго думая, устроили на его глазах веселье под названием "Водные процедуры". Дело в том, что я раздобыл где-то прибор под названием "клизьма", сообразив, что если наполнить его полость водой, а потом крепко сжать, то из узкого горлышка выйдет мощная длинная струя, которую можно направить куда угодно. Сообразил – и сразу на кухню за водой. Ну, а потом был визг, шум, крики, беготня... Эта публика вооружилась против "агрессора" кружками, ложками, чайником и прочей сосудой, а Глафира даже влезла на шкаф с ведром воды. Братец вымок через одну минуту, я – через две, остальные – последовательно – за 10 минут. Струи плескались, как в Петергофе. Веселье продолжалось до двух часов ночи. Когда очередной табун проносился мимо комнаты Коровяковских, оттуда выскочил озверевший Юра, но, увидав, что лошади свои, лишь почесал затылок нам вслед. На следующий день механико-математические девушки кротко рассказывали Жене Степановой, что, мол, ваши сумасшедшие астрономы опять до двух часов ночи, как безумные, по общежитию носились... "Ученые дураки и старые бабы..." В общежитии готовятся к экзамену по научному коммунизму: поочередно кто-то один читает вслух учебник, все остальные дремлют. На пороге внезапно появляется Шнейвайс, окидывает всех безумным взором, произносит единственную фразу: "Ученые дураки и старые бабы из Третьего Интернационала не сумели – многоточие...", – и исчезает. После многочасовых чтений принимается решение посетить пышечную. Спев хором "Вставай, проклятьем заклейменный...", поодиночке расходятся... Эмилия, мочалку! Одно время в комнате N120 проживала не наша особа, которую мы все звали очень возвышенно: Эмилия. Ей, по-видимому, были странны наши чудачества, и, чтобы это подчеркнуть, она держала себя с нами очень чопорно: "Нет, благодарю вас, я не хочу чаю, я уже сегодня выпила четыре стакана жидкости..." Как-то вечером, когда мы все были в сборе, в N120 заглянул Ю. Гайковский и предложил сходить к нему в кочегарку принять душ. Кочегарка меня мало прельщала, но я мгновенно возопил: "Эмилия, мочалку!" В другой раз, обнаружив, что двери комнаты N120 закрыты изнутри, я тихонько (на все общежитие) прошептал: "Эмилия, впустите..." |
 |
Украденный суп В комнате N жила "приличная семья" – супруги Лида Юра Гайковские. Вся наша неженато–незамужняя ком¬пания ходила к ним в гости и относилась к ним с большим почтением, а поначалу, пожа¬луй, даже и с некоторым опа¬сением, особенно к Лиде: у нее по-первости был очень суровый вид. Потом на кухне у них стала пропадать пища и кастрюли. Засады и поиски ничего не давали, поэтому Лида, отчаявшись, крупными буквами написала такое объявление: МЕРЗКИЙ ВОР! Уж если ты украл суп, (дурак, а ведь рядом варился компот!)то верни, по крайней мере, кастрюлю! |
|
Это воззвание возымело свое действие: оно попалось на глаза какой-то комиссии, которая предприняла расследование и нашла виновников – изгнанных из университета студентов. Заодно владельцам возвратили двадцать кастрюль... |
|
Из воспоминаний С. Коротконожко 25.02.64. Прилетели издалека, из прямо дальнего Востока я, Коротконожко Света, Бологова Лида и Солонский Юра. Поселились в аспирантском общежитии в Старом Петергофе. Там познакоми¬лась с Гайковскими. Мы тогда были жутко нищими. Стипендию нам присылали из Владивостока с очень большими задержками. Сдавали бутылки и банки, завалявшиеся в наших комнатах от прежних жильцов. Однажды Солонский обнаружил на дне шкафа забытый кем-то мешок сушеной вишни. И мы питались только этой вишней целую неделю. А Гайковским было еще хуже, т.к. они как-то от безысходности пришли к нам занять денег. Когда мой батя прислал наконец-то денег (это были первые деньги после приезда в Питер, где-то через месяц), мы боялись от обжорства умереть и ели потихоньку, ограничивая друг друга. | 
|
|
• Яркое воспоминание – собрание жильцов общаги. Явление некоего гражданина необычного вида. Он пристроился в проходе на краешке стула, открыл рот и так и просидел с открытым ртом два часа. Когда мы узнали, что это вундеркинд Антонов, который нашел какой-то энный интеграл, у нас у самих отвалились челюсти и отупели взоры. Это были первые яркие впечатления в Питере после блеска Невского. • В 120-ой комнате я почему-то долго держалась особняком, целых 8 месяцев чувствовала себя жутко одинокой. С Лидой Бологовой не повеселишься, она достаточно замкнутый и скупой на эмоции человек, Глаша с Людочкой приходили домой к ночи из библиотеки, и им было не до меня. Глаша только успевала немного покудахтать про то, какие шуточки отпускают Быков и Венька, и тут же они с Людочкой вырубались, попив чаю с хлебом и брынзой (это было основное наше кушанье на ночь). Я еще не видела Быкова и Веньку и представляла их этакими монстрами. • Тогда я большей частью общалась со своей группой и торчала в 197-ой комнате, где жили наши мальчики: Вороненко Валера, Цветков Витя, Скрипниченко Володя, а Свешников и Коржавин тоже больше бывали в 197-ой, чем у себя дома. • 18 апреля 1965 года была Пасха. Антирелигиозная работа была поставлена хорошо: ночью был сеанс "Лимонадного Джо" (до 4-х часов), чтобы отвлечь население от религиозного опиума. Этот фильм помню прекрасно. Тогда это был подарок судьбы. • 18 июня 1965 года в моем дневнике записано: "На 3-м курсе была свадьба. Саша Шнейвайс должен там читать свою поэму, а меня не позвали. И вот я весь вечер лежу в 120-й и грызу стену от обиды". Хотя я и не смогла бы пойти, даже если бы и позвали – без подарка не пойдешь, а денег нет. Летом весь мой 3-й курс разъехался по домам-практикам и т.п. Я вообще одна торчала в общаге. Спасали театры: 7 июля – "Океан" в БДТ с потрясающим К.Лавровым в роли блестящего морского офицера, 30 июля – "Скандальное приключение с мистером Кэттлом и миссис Мун" в Пушкинском с еще блиставшими И. Горбачевым и Н. Ургант. Какие были спектакли! • 7 ноября 1965 года отмечали праздник большой компанией – трое женатиков (очевидно, Коряки, Гайковские и Щербаковы ) плюс Валяев с Левошкиной, мы с Глашей и Людочкой и Венька. Вовочка, как всегда, уехал в Гатчину, он часто нас бросал. Веня тогда перед сборищем натирал полы, мыл окно и т.п. (Вот только не написано у меня – в какой комнате.) У меня перед этим была депрессия на почве "одиночества", а у Веньки болела голова, так как они накануне буквально стукнулись с Вовкой лбами. Вылечились ли мы с ним в тот день – не записано, но вероятно – да. 4 декабря 65 года. Защитилась, а уезжать нет никакого желания. Чувствовала, что больше такой компании у меня не будет никогда (и я таки была права!) • В день моей защиты Веня с Володей даже не пошли на политэкономию, сидели, дрожали вместе со мной, притащили мне букет хризантем и символ новой жизни – мочалку (оказывается, это была идея Вовочки). Пока шла защита, букет стоял у Серафимы Сергеевны в библиотеке. Бедная старушка, узрев внутри букета мочалку, обиделась за меня на мальчишек и после долго причитала: "Ну, Светочка, как можно терпеть такое издевательство! Какой же это юмор? Молоденькой девушке дарить мочалку! Я их видеть не могу, не то что книжки выдавать. Завтра скажу им, что таких хулиганов я не уважаю". Угроза, кажется, не была приведена в исполнение. • Весь этот день болтались по городу, по кинам-мороженым. Потом все куда-то испарились, кроме Вовки, и он весь день закармливал меня конфетами. Даже в субботу не поехал в Гатчину (совершенно невероятный случай!) Я до сих пор горжусь этим! А когда я накануне защиты задержалась на кафедре с Мельниковым, говорят, Володя переживал, чтобы эти "слоны" не съели все и оставили мне пожрать. В этом месте в дневнике написано, что Володя стал намного положительней, почти изжил индивидуализм и стал совсем хорошим. • В записи от 11 декабря отмечено, что у нас сложилась коммуна в 120-й комнате вместе в Веней и Володей. Мальчики приносят продукты, а дипломированная (уже!) кухарка готовит борщи. • 1 декабря у нас в 120-й отмечали свадьбу Лиды Бологовой. Витязева еле уговорили к нам придти (он почему-то жутко стеснялся). А уже в 12 часов Вовочка пришел к нам сам со словами: "Мне скучно, можно к вам?" 8 декабря у меня был билет в оперу на "Бал-маскарад", а всей коммуне было не до театра – дело шло к зачету. Но вдруг приходит Валяев и говорит: "Светка, возьми Веньку с собой в театр. Он страдает и скрипит зубами, повернувшись к стене, так хочет в оперу". Пришлось достать билет и взять его с собой, хотя он терпеть не мог этот "Бал-маскарад". А на другой день рано утром побежала покупать всей ораве билеты на "Нюрнбергский процесс". Вовка даже преподнес мне за это конфету. • На другой день с утра ни Вовку, ни Веньку было не поднять с постели ни обливанием, ни стягиванием матраса. Через час соизволили встать, пошли сдавать бутылки, оставшиеся еще с бологовской свадьбы, чтобы добыть денег на завтрак. Переждали обеденный перерыв в приемном пункте, сдали бутылки, купили еды и, наконец, позавтракали в 4 часа дня! • 21 декабря 1965 года. Ребята сдавали радиоастрономию, а я за них болела. Потом пошли с Вовкой, Венькой и Глашей в столовую, но я, пока они стояли в очереди, забежала в деканат за справками и зачеткой. Прихожу в столовую – все едят, а Веньки нет. Спрашиваю – куда он делся, а мне объясняют, что моя котлета остывала, и Веня прямо с тарелкой побежал ко мне в деканат, а по дороге наткнулся на Ширяева, и тот долго плевался и пришепетывал: "...манеры... хулинанство" • Вообще пока у ребят зачеты, я стараюсь им не мешать, кормлю их, читаю "Лезвие бритвы", помогаю мальчишкам печатать фотки – в основном, переснятые лекции Быкова. • 25 декабря 1965 года. Сидели втроем с Валяевым и Рыльковым, составляя список, кого соберем на Новый Год. Так они оба (!) дымили сигаретами, даже Вовка! • А вот эпопея покупки елки к Новому Году. 30-го с утра канючили с Глашей, что без елки невозможно. Потащили Вовку и Веню на рынок. Час проторчали в идиотской очереди, потом мальчишки перемигнулись и просто силой вытащили нас из очереди. Пришлось подчиниться. Потом они сдавали геодезию по фотокопиям быковских конспектов. А потом они разъехались, я осталась в комнате одна. Лежу на койке в полном трансе – никого нет, тоска зеленая. Завтра Новый Год, а елки нет. Настроение – хоть стреляйся. В 9 часов вечера стук в дверь – и сияющая физиономия Витязева с елкой. Даже пришлось броситься ему на шею. Но объяснилось все банально: это он испугался, что мы с Глашей поднимем их в 6 утра и погоним за елкой. 31 декабря 1965 года собралось 16 человек, в том числе Витя Соколов, Быков. Мальчишки нам подарили конфеты и зефир, а мы им – свои самые любимые книги. Потом сами себя ругали, т.к. Витязева было 3 дня не вытянуть из комнаты – он читал запоем "На краю Ойкумены" Ефремова на английском языке и почему-то обиделся, когда я сказала кому-то, что Венька читает все только в подлиннике. 1 января вечером ходили с Вовкой, Веней и Юрой Гайковским на каток, а Сашка Щербаков снимал нас на кинокамеру. Интересно, существуют ли эти кадры в природе? • 8 января ребята сдавали матфизику. Всех этот экзамен измочалил, даже Витязев получил 4. Глашу почему-то "вынесли", а вот Людочка "высидела" троечку. Вовка получил "почти 5", т.е. 4. Быков вообще выполз из аудитории последним, красный, как из бани. Поползли в нашу общагу. Я сама с ними так устала, будто тоже сдавала. • Решили отметить мой отъезд, хотя радости никто не испытывал, а у меня вообще последнюю неделю глаза были на мокром месте. Наревелись все вместе, отметили это дело, спать легла вся компания где-то в 3 часа ночи, а уже в 6 утра надо было вставать – в аэропорт. Туда поехала вся веселая компания в полном сборе – 7 человек и Вовочкин магнитофон. 15 февраля я уже оказалась в Уссурийске, где потом получала чудные письма друзей и подруг, даже одно говорящее письмо. Особенно хороши были письма и посылочки от Алены. Они меня здорово поддерживали. • Вернувшись в феврале 1967 года в Питер, я стала нормальным советским "бомжом". Жила нелегально в "восьмерке", в комнате у Глаши. Днем ничего не говорило о моем присутствии, только ночью вынимались спальные принадлежности и т.п. Кроме того, днем надо было где-то работать, чтобы вечером было чего пожевать, не могла же я висеть на шее у Глаши и мальчишек. Под видом Колеровой Е.В. я устроилась работать в ВЦ к Вязовику. Выписывала формулы и считала. Основная часть работы Альбертика была секретной, поэтому большую часть времени я сидела в первом отделе, да еще под чужим именем. Продолжалось это месяца три, до летней сессии. • Потом работала в Пулкове у Петеровой под руководством Гельфрейха. В обеденный перерыв звонила Быкову в 20-ю аудиторию, получала от него заряд бодрости в виде веера анекдотов и шла собирать ромашки. Интересно, что самые лучшие ромашки росли там, где теперь огороды Степановой и Голубчиной. Но это было уже после "выпуского бала" в Алкиной квартире. А про этот вечер помню только, что было много вкусного, и почему-то перед этим я совсем отощала, денег не было, родители иногда подкидывали, но мало. Аспирантура ожидалась только в октябре, а до этого еще надо было где-то и на что-то жить. Поэтому с голодухи я быстро отрубилась, выпив чего-то вкусненького. Помню только, что сидела под столом, и Венька был там же, испугался, что мне плохо, и он почему-то кукарекал, кошмар какой-то... |
|
Из воспоминаний В. Рылькова Чистый пол Точно не помню, но кажется в 1965 году, 15 ноября, днем меня предупредили, чтобы я не сматывался, зажав день рождения, а вечером был бы в общежитии. Поняв, что просто так не отделаешься, я умчался в Гатчину еще днем на электричке. Получив по случаю уже довольно редкого появления от радостных родителей десятку, я пробыл с ними для приличия около 2-х часов и тут же укатил обратно. На углу Среднего и 9-й линии, где магазин на три ступеньки ниже асфальта, я купил марочную 0.7 "АКСТАФУ", чего-то прикусить с любимым клубничным джемом и приехал на кольцо. Жили мы тогда вчетвером в 204 комнате – номер помню точно. Большой трехдверный бельевой шкаф тыльной стороной закрывал вид в комнату, оставляя какой-то метр для открывания двери и прохода влево в комнату. |
|
|
Посредине стоял на четырех ногах! обшарпанный стол для всех случаев студенческой жизни: подготовки к занятиям, написания писем, нечастых завтраков и постоянных ужинов, дружеских банкетов с или без выпивона, игры в карты и как стремянка для ввинчивания часто сгоравших лампочек... Четвертый этаж, налево. Комната 204, как сейчас помню справа, напротив нас жил Коля Ключник, изредка ловивший в пол-литровую банку донимавших его клопов и выпускавший их под дверь к нашим соседям – добропорядочным бюргерам-немцам из восточного сектора, вероятно, с целью разбавить нашу рабоче-крестьянскую кровь. Окна выходят на трамвайное кольцо, за которым, говорят, какое-то кладбище – правда, заросшее деревьями, так что крестов не видно. Подхожу к двери, дергаю – никого. А ведь уже около 7 часов, все должны бы быть дома. Открываю, дверь ногой, влетаю в комнату и "О, ужас!" – не туда попал. Типично женская комната. Вымыт пол и чистая тряпка для вытирания обуви лежит при входе. Все постели идеально заправлены и закрыты накидками, чуть ли не белыми. Перепутал стороны общаги!? Реакция мгновенная, вылетаю в коридор и тут же останавливаюсь... нет, комната наша, родная 204. Тут уже спокойно возвращаюсь и начинаю осматриваться. Да, пол вымыт. Но кровати наши – железные, скрипучие и сияют чистотой покрывал. Ну, это еще что, вы понимаете, занавески висят над единственным окном!, а ведь их нам раз или два в год по большим праздникам и только верным людям выдавали. И в довершение, к полному обалдению – стол, накрыт скатертью и посредине стола вино и ваза с яблоками и бананами, и где их только нашли и отстояли. Оказывается, это девы из 120 убрали нашу 204, полностью экипировали ее и подготовили к встрече моего дня рождения. Такое забыть нельзя! Магнитофон "Орбита" В августе 1965 я устроился записатором при инвентаризации имущественного фонда в Выборгском дворце культуры, где в общежитии ВДК на втором этаже все студенческие годы жили мои дядя и тетя, регулярно снабжавшие нас контрамарками, билетами или просто проводившие через артистический ход на все интересные нам спектакли, концерты, выступления (всех не вспомнить – "Медея", "Мамаша Кураж", А. Райкин, Березка, Р. Караклаич и т.д.). В конце октября в продаже только-только появились первые советские серийные переносные магнитофоны – РОМАНТИК и ОРБИТА. Заработанные деньги, которых даже и не хватило (дозанял), я, как увидел магнитофон, тут же истратил в магазине "ЭКРАН" на Невском. Ленинград выпустил "ОРБИТУ", 180 рэ. Случилось это 25 октября, маг тут же был доставлен в общежитие. Единственная запись, что-то типа "LET KISS" оставалась единственной не более суток – наша Ленинградская радиосеть оказалась очень качественной для записи любых музыкальных произведений, звучащих по ней. Конечно, все попробовали запись себя с микрофона, но поскольку никто никогда не слышал себя со стороны, общее заключение было, что голоса жутко искажаются. В течение месяца или двух число кассет с записью возросло до 20, благо на Невском (возле угла Садовой к кинотеатру Молодежный) существовала студия звукозаписи, где можно было купить ленты с записями и даже без них, что оставалось дефицитом в течение 5-10 лет. Записи были одного плана – западная эстрада, но и наши интересные песни тоже фиксировались. Так на четвертой ленте была записана песня "РОБОТ", которую любили слушать в 120-й. На одной ленте были записаны 12 рок-н-роллов Э. Пресли, под которые мы отплясывали в 204, встречая Новый 1966 год, соревнуясь, кто больше выдержит и не свалится – мы с Щербаковым, бывшим со мной в одной весовой категории, но злоупотреблявшим кофе и сигаретами, установили в тот вечер рекорд: 6 или 7 протвистели и не окачурились, хотя вполне могли бы. Одна из первых лент была записана мною лично в конце ноября в ДК Кирова, где проходил концерт бардов. Был Клячкин ("За туманом..."), кроме него, был Городницкий, и еще выступал какой-то неизвестный нам Высоцкий с полублатной и военной тематикой. Но что интересно, через месяц большинство записей первых с ленты исчезли, а вот все песни последнего сохранялись очень долго, пока лента не высохла со временем. Тут были песни: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом", "Семечки каленые", "Покатилась звезда на погоны", которые через несколько лет стали классикой Высоцкого, на концерты которого я ходил еще два раза в зал Гатчинского физ-теха. Как раз в это время, первоначально под рубрикой, "Как извращена буржуазная музыка", радио "Невская волна" дала несколько песен BEATLES, – и этим привлекла к этому ансамблю еще большее внимание. Тональность характеристик песен BEATLES быстро сменилась, и лучшие их песни стали звучать без глупых уничижительных комментариев, а песню GIRL даже записали на нашу пластинку. Где-то в начале 1966 года мною были записаны две или три песни на французском языке, которые исполнялись голосом неопределенного пола. Мнения сильно разделились: кто-то считал, что поет мужчина, кто-то – что женщина. Великий знаток вокала В. Витязев говорил, что это, скорее всего, поет Эдит Пиаф. Среди этих песен была "Tombe la neige", которая потом стала известна в исполнении Муслима Магомаева, в баритоне которого уже никто не сомневался. И только через полгода или год мы узнали имя певца – Сальваторе Адамо. Его песни вовсю зазвучали по радио. Магнитофон сопровождал нас всюду, благо батарейки были, и они не сильно садились – часов 15-20 работали. Первые документальные записи были сделаны в Ленинградском аэропорту в январе 1966, когда мы провожали Свету Коротконожко на другой край Земли, в Уссурийск. Летом 1966 маг был с нами в Крыму, где мы проходили преддипломную практику. Здесь, глядя на лунную дорожку по поверхности моря, мы слушали итальянские песни, записанные с Радио-Кантаджиро, приезжавшего весной в Москву и давшего несколько передач по радиосети. Он орал и стонал всю дорогу "Oh, last night!", пока мы шли ночью часа два по шоссе к берегу моря в Ласпи, ведомые Леней Левицким, радиоастрономом из Симеиза. Очень много записей было сделано в общежитии прямо с приемника "Альпинист", в котором были просверлены дырки для контактов от динамика. Записывал в основном с передач станции "Deutsche Freiheit Sender 904", что хорошо слушалась вечером в среднем диапазоне. Очень жаль, что в 1967 году я не знал, что головки магнитофонов смещаются со временем, и качество звучания первых лент изменяется. Решив, что они размагнитились, я стер большую часть тех первых лент летом, по окончании университета. Кстати, магнитофон находится в рабочем состоянии и сейчас в 1997 г., и записи Радио-Кантаджиро также звучат, как и 31 год назад. Ах, как я глупа ужасно..! Музыка, которую издавал магнитофон «Орбита», измерялась километро-сутками. В одном месте, которое запомнилось особо, был даже отрывок из «Кармен». Воспоминания Е. Колеровой и В. Рылькова На втором курсе в 5-й комнате 8-го общежития живут: Лена, Люда, Галя, Нина. Комната, как вы догадываетесь по номеру, на первом этаже (это существенно). Зимой вместе с Венькой и Вовочкой ходим на каток, что на стадионе близ общежития. Ходим через забор, после закрытия. Возвращаемся часа в два ночи, когда в общежитие не пускают, даже с пропуском. Поэтому возвращение происходит через фрамугу окна 5-й комнаты. Однажды Людочка застряла и Венька долго пытался согнуть ей ногу в неправильном направлении, чтобы пропихнуть в окно все остальное. Лапшу на ноги Тесная дружба 120-й и 187-й комнат началась с несчастного случая. В 120-ю прибежал испуганный Володя и заорал, что Венька варил лапшу и уронил ее на ноги. Нет бы на чужие, так на свои. Нужно срочно оказать ему медицинскую и душевную помощь. Помощь была, естественно, оказана в необходимом и даже более чем достаточном объеме. Уткина заводь Быт общежития развеивали кто как мог. Вовочке с Глашей нравилось сесть на кольце в любой далеко идущий автобус и ехать, ехать, ехать – куда глаза глядят. Кольцо 47 автобуса начиналось у общежития, и ехать в теплом львовском автобусе, читая конспект или обсуждая что-нибудь, было очень интересно. Кроме того, так и город изучали. Помнится, мы посетили Уткину заводь, Поклонную гору и Сосновский парк. А еще маршрут 47-го проходил мимо ВДК, где нас часто проводили на концерты или спектакли заезжих гастролеров. Тысячи метров и километров На первом этаже общежития была маленькая фотографическая комнатка. Отсняв днем пленку или две, вечером мы ее проявляли, сушили ускоренным способом и тут же печатали фотографии. Чаще всего мы использовали бумагу "Бромпортрет", на которой можно было получить сочные мягкие отпечатки. Так мы обработали тысячи метров фотопленки и прослушали десятки тысяч километров магнитных записей, преимущественно песен Высоцкого. Изготовленные фотографии утром щедро раздавались друзьям и подругам. Так были создан и накоплен гигантский фотоархив нашей студенческой жизни. И увидел я, что это – хорошо На четвертом курсе В. Валяев притащил их фамильную БИБЛИЮ. По вечерам в 120-й начались чтения (вслух). Далее третьей страницы не пошли, но в течение долгого времени после этого произносили: "И увидел я, что это хорошо. И сказал я: – это хорошо!" |
