Alma
Наша
Наша
Поздравления
Наблюдения
Староста
НСтройки
Путешествие
Служба
Курсовая
Армия
Практика
Пресса
Дуэт
Записные
Семинары
Жар
Общежитие
Песни
Диплом
Эпилог

ДУЭТ
(посмотреть в формате PDF)

 

 

Е. Прудникова

Не помню, с какого времени я сознавала себя частью Города, принадлежала ему, а он принадлежал мне. Он и учил меня, и воспитывал, и развлекал. Он был для меня всем сразу – и домом, и театром, и в его роскошных декорациях для меня вершилось Действо...

 

 

 

В. Витязев

Я приехал в Ленинград из маленького городка, в котором у меня было только две возможности заниматься музыкой: музицировать самому и слушать радиопередачи. В Ленинграде я сразу же погрузился в бездонное море живого исполнительского искусства…

Зародыш Радамеса

"Сицилийская вечерня" – малоизвестная опера Верди. Она шла на сцене Малого театра в шестидесятых годах. Я посетил этот спектакль 17 октября 1962 года – памятная для меня дата, поскольку этой оперой я открыл для себя долгий театральный сезон, длившийся все студенческие годы. Болеро Елены – самый известный отрывок из этой оперы – я давно знал в исполнении М. Каллас. В те годы оно часто звучало по радио. Уровень исполнения в Малом театре меня огорчил (особенно М. Довенман – бывший тенор, исполнявший партию Арриго). Поэтому я занял себя тем, что стал анализировать основных героев "Сицилийской вечерни" и сравнил их с персонажами других опер Верди. Вот что получилось:

  • Прочида – террорист, поющий басом, способный на все для осуществления своих

фанатичных целей,

  • Монфор – благородный, много страдавший баритон, искренне любящий своего сына,
  • Арриго, тенор – зародыш Радамеса,
  • Елена, сопрано – ПротоАида (жертва любви и долга).

Тем не менее, сильнейшим впечатлением от спектакля оказалась Е. Прудникова, скакавшая в антракте по ярусам театра с БИНОКТАРОМ в руках...

Спевка в башне

Март 1963 г.

Недавно мы с Юрой К. и Венькой наблюдали планеты на рефракторе Службы Времени. Нам с В. довелось делать зарисовки Марса. Погода выдалась холодная, и в старой башне на нас сыпалась изморозь пополам со ржавчиной. Ох, и напелись же мы! – и соло, и дуэтом. А кончили все финалом из "Онегина", причем я пела за Онегина, а Венька – за Татьяну.

Первое посещение Большого зала

Оно состоялось 4 декабря 1962 года. Симфонический оркестр филармонии исполнил увертюру к опере Россини "Торвальдо и Дорлиска", Четвертый концерт для скрипки с оркестром ре-минор Паганини, Симфонию "Дом дьявола" Боккерини и симфоническую поэму "Празднества Рима" Респиги. Солист – Альдо Феррарези, дирижер – Франко Галлини. Оба из Италии. Музыку тоже привезли из Италии, причем увертюру исполняли в двадцатом столетии первый раз (думаю, что и в прошлом столетии ее вряд ли исполнили больше одного раза). Концерт Паганини тоже какой-то подозрительный: партитуру нашли в помойке, а партию скрипки после долгих поисков обнаружили у какого-то контрабасиста. Все эти изъяны с лихвой были восполнены музыкой Респиги – тут и грозовые тучи, и рев хищных зверей, разрывающих на части первых христиан, неистовые крики ликующих римлян и т.д. и т.п.

Вагнер и Верди

В 1963 году и Вагнеру, и Верди исполнялось 150 лет. Оба юбилея были отмечены концертами в Большом зале Филармонии.

 

Валькирии улетели...

Перед концертом на эстраду вышел человек и произнес "Слово о Вагнере". Он говорил о том, что "Вагнер – спутник человечества" и о том, что Вагнер как симфонист выше Вагнера как оперного композитора. "Вы тоже так думаете", – сказал он публике – "потому что пришли сюда, а не в Малый театр, где сегодня идет "Летучий голландец". Мой сосед справа пробурчал: "Ничего подобного – там опять поет Довенман".

А потом звучала музыка. Дирижировал Е. Мравинский. Конечно, исполнялись Увертюра к "Тангейзеру", "Вступление и смерть Изольды" – (я никогда не понимал, в каком месте этой бесконечно-непрерывной музыки нужно было поставить союз "и"), "Шелест леса", "Траурный марш" и т.д. Концерт закончился "Полетом валькирий". Рев реактивного самолета был бы заглушен мощью оркестра, особенно в том месте, когда все тромбоны оркестра встали и сделали "Tutti". Я боялся, что с колонн начнут падать коринфские капители. Зал долго бесновался в аплодисментах, "Валькирий" повторили на "бис". Слава богу, они улетели, не нанеся архитектуре зала никакого ущерба.

Смотри в партитуру...

На юбилейном концерте Верди (7 октября 1963 г.) исполняли его Реквием. Никаких вступительных слов не было. Как обычно, сначала вышли хористы, потом музыканты оркестра. После того, как хористы распределились по энергетическим уровням (мужчины сверху, женщины снизу), а инструменталисты закончили свой обычный предконцертный вой, появились солисты (Л. Иванова, И. Архипова, В. Ивановский,

И. Петров) с дирижером (А.Ш. Мелик-Пашаев), – и началась Музыка.

У меня был входной билет на хоры за 30 коп. Я увидел, что места под арками слева и справа от органа никто не занимает, и с радостью уселся там. Сижу и наслаждаюсь. Вот прозвучала тема "Requiem Aeternam", вот раздались взрывы оркестра и вопли хора "Dies irae". Потом все стихло. И вдруг, справа и слева от меня появились трубы, которые на одной ноте начали перекличку с другими трубами в оркестре. Ну ладно, начали они тихонько, но потом довели звучность до такого фортиссимо, что я выскочил оттуда, ошалело тряся головой. Только после этого я вспомнил и понял, почему эти места оставались свободными: у Верди в партитуре написано: "Трубы (за сценой)".

Потом я пристроился у какой-то колонны и дослушал все до конца. Очень странно – слушаю Реквием, а вижу гигантские картины мироздания, катаклизмы и покой. "Agnus Dei" – это простая, звучащая в октаву песня сопрано и меццо-сопрано. Слияние этих голосов порождает новый, какой-то призрачный голос. А потом – бурная стихия последней части "Libera me", где сопрано то исчезает в шепоте, то воспаряет ввысь, как молния, прорезывая плотную массу звука хора и оркестра.

Cлова бессильны

Позавчера в третий раз слушала "Голландца". Слова бессильны. Видно, эта вещь затрагивает самые сокровенные струны. Таня как-то сказала, что одна половина моей души – Бетховен, а другая – Верди. Вот неверно. Бетховен – да. Но Верди там места нет. Там Вагнер: прозрачность "Лоэнгрина", мрачная красота "Голландца", печальное величие Вольфрама. А Верди – милое отдохновение.



"Летучий Голландец"

Мне ли не знать, как небо бессердечно!
Им никогда не буду я прощен.
За гордый вызов океану вечно
Я по волнам скитаться осужден.

Я изнемог от бури непрестанной.
Солнца восход встречаю я с тоской.
Ведь новый день минуты долгожданной
Дать мне не в силах. Так прощай, покой!

Снова летит на парусах кровавых
Черный корабль, внушая страх другим.
Но я не призрак! Люди, вы не правы!
Если бы мог страданиям своим

Я положить конец своей рукою...
Гасни навек, надежды светлый луч!
Вновь только мрак, исхлестанный грозою,
И океан, что грозен и могуч.

Вечная верность! Ты, любовь святая!
Знак ты яви мне в беспокойном сне:
Мир ли душа смятенная узнает,
Иль суждено скитаться вечно мне?

Cофи Лорен – Рената Тебальди

На первом курсе я жил в общежитии, в Смольном. Мерзкий дом, начиненный клопами, жуткие условия. В комнате нас было восемь человек, все, кроме меня, – математики и механики.

Однажды вечером, вычислив десяток определителей n-го порядка, я сказал, что хочу пойти в кино и

а) послушать, как Рената Тебальди поет Аиду,

б) посмотреть, как Софи Лорен открывает рот.

Моих ребят в основном прельстил пункт б) – и мы поехали на Петроградскую сторону в кинотеатр "Арс".

После возвращения меня зашкалило, и я стал вопить, попеременно изображая всех действующих лиц этой оперы. Улеглись спать глубокой ночью, однако спать не смогли – заедали клопы. Вдруг, как по команде, все вскочили, сбросили матрацы на пол и стали газетами выжигать этих тварей из железных кроватей. Жуткая картина: восемь полуголых парней с газетными факелами, один из которых вопил: "Паразиты! Проклинаю я вас! Правосудье небес отмстит вам за меня!"

Тенора, которые "плохо кончают"

4.04.64

Венька смешной! Впрочем, он вполне сносен, когда серьезен. Он так умильно просил "взять его на "Голландца"! Вот чудак. Только мне и заботы, чтобы водить его в театр.

Алка опять попалась мне под горячую руку. Мало того, что она заявила мне, будто я люблю тех теноров, которые "плохо кончают", чем повергла меня в гомерический хохот. Но она вообще пришлась очень кстати, у меня как раз дико зудел язык – тянуло на монологи. Ну, понятно, я и разошлась.

Ничего себе, "салонный романс"

21.06.64

  • Вернулась из театра в состоянии, близком к опьянению. Было великое колдовство: Вагнер. Рижане сделали вещь невероятной захватываемости. Потрясающая музыка, оркестровая мощь, удивительные декорации, состоящие в основном из пятен света,

– все это создает незабываемое впечатление.

  • Не понимаю Кристофа. Только в озлоблении на всех и вся можно так браниться. "Салонный романс" оказался дивным гимном свету и любви, одновременно и варварски дерзким, и лиричным. Зиглинда меня поразила. Я ожидала увидеть вариант беспомощной Эльзы, однако это истинная подруга викинга. А у Зариня действительно и внешность, и голос – героические, как того мифология и требует. И ничего оперно-тенорового!

  • Великая Жермена превзошла всех! Это прямо Минерва-воительница, в которой сливается все: и мудрость, и восторг битвы, и упоение собственной силой, и детская гордость любимой дочери вождя. А хороша до чего! Вотан показался мне бесконечно жалким. И это верховный бог! Приносит в жертву своих детей – а музыка предупреждает: и этим ты не спасешь могущества, не избегнешь конца.

  • Вернулась домой потрясенная и почти подавленная восторгом.

 

Голландец в Крыму

С утра зарядил дождь. Сначала мы сидели в палатке и вдохновенно играли в "веришь – не веришь". Потом все же решили пойти погулять. Завернулись в плащи и одеяла и отправились. По дороге опять начался страшный ливень. Дико мокрые, мы шлепали по степи и орали во всю глотку пиратские песни.

Потом кончился и дождь, и наше ненормальное настроение. Мы вышли к морю. Небо клубилось тучами, волны били в обрыв, пеной нас окатывало чуть не по пояс.

...В Крыму у мыса Херсонеса
Есть в скалах бухточка одна.
Там у прибрежного отвеса
Грохочет пенная волна.

И днем туманным и дождливым
Все небо в низких облаках.
Видны с высокого обрыва
Узоры пены на волнах.

И кажется – там, за скалами,
Виденье грозное мелькнет,
Войдет корабль под парусами,
И с плеском якорь упадет ...

О, нежные, чувствительные трио

Устав от бурь "Валькирии", "Голландца",
Продрогнув в шторм и вымокнув в туман,
Спешу я в тихой гавани спасаться
Под сладостные звуки "Пуритан".

Вот ария... Прислушайся к рефрену.
Презрел он связи дружественных уз,
Из-за любви готовый на измену!
Ах, негодяй!.. Я, впрочем, не сержусь.

Да гневаться достанет ли мне духу,
Когда звучит прелестнейший мотив?
Он изощренному приятен слуху,
И чудно, обаятельно красив.

Вослед летит мелодия другая,
Полна томленья, неги и любви.
Я слушаю – и я изнемогаю,
И трепетный восторг в моей крови.

И под напев чарующий и нежный
Душа мечтой несбыточной пьяна,
Излиться бы мелодией безбрежной!
Я счастлива – и даже влюблена!

В кого? В Артура? В Ричарда? В Георга?
Когда бы мне позволила звезда
Петь в опере, я не решила твердо,
Кого из них избрала б я тогда.
Ах, дьявольщина! Вот она, канцона!

О бедном трубадуре он поет,
И вторит ей забвенно и влюбленно
Певучее мучение мое!
 

Сила судьбы

4.10.64.

  • Вчера мы с Таней и Олей слушали "Силу судьбы". Впечатление портила только Шестакова, а остальные были на высоте. Я продолжаю открывать в этой вещи все новые и новые мелодии. А теперь, когда у меня перед глазами встает роскошная декорация – лестница Успенского монастыря, – эта вещь стала для меня еще более явственной и реальной.

  • Алик, какое у тебя впечатление о "Силе судьбы" Верди?

Быков (ревет): "КалОТРАВА!"

Любезнейший! Палли приезжает!

Таков был клич Е. Прудниковой при входе в 88 аудиторию, где мы сидели и ждали начала лекции по алгебре. О. Быков, захлебываясь от хохота, полез за записной книжкой, чтобы записать очередной перл.

Елена опоздала со своим сообщением. Накануне я уже был в Кировском театре и слушал Палли в партии Амнерис из "Аиды". Поэтому, еще до прихода З.И. Боревича, я скатился к доске и нарисовал мелом толстеннейшую Амнерис-Палли, поющую "Ohime, morir mi sento".

В Зенаиде Палли, румынской певице, все было грандиозно: нос, фигура и голос – гигантское меццо-сопрано очень плотного тембра. В детстве я видел паровозы. Они выпускали в атмосферу плотные черные клубы дыма. В конце третьего акта Амнерис поет только одно слово "Traditor!" Так вот Палли с этим словом выпустила в зал такое черное облако звука, что оно оставалось в зале даже во время антракта и рассосалось только к началу четвертого действия.

Слушал я ее и в "Кармен". Этот голос был слишком велик и неповоротлив для Кармен, где требуется гибкость и легкость. Здесь чувство меры изменило большой певице, особенно в конце второго действия, когда она бросила свое большое тело в руки Хозе. У Атлантова (отнюдь не слабого телом) согнулись ноги, он, как штангист, сделал рывок и уволок эту ношу за кулисы. Я не слышал, какое слово он сказал за сценой, освободившись от нее. Однако я видел, что через некоторое время он зарезал навахой эту Кармен – и правильно сделал.

О, мои воспоминания!

  • Однако мне все же недостает "Бала". Он будет 6-го, однако там меня поджидают такие подводные камни, как эстонский язык Отса, блеяние Шестаковой и кошачья рожа Гаврилкина. В противовес этим ужасам стоит бесконечно любимая музыка.

О, мои воспоминания!
Надевайте полумаски!
Вы, фантазии создания!
В гобеленовые краски
Облекайте декорации!
Пусть по знаку моему мимолетно создаются
Скульптуры и фрески, полные грации!
Пусть мелодии льются,
Лихорадочной жажды моей утоление...
Слушайте повеление!
Появляйтесь из мглы романтической,
Подчиняясь моим ненасытимым мечтам,
Вы, герои "самой мелодраматической
Из мелодрам" !

От неразрешимой дилеммы меня избавило ... распоряжение деканата. На этот день мы уезжаем на картошку, вернемся поздно.

Та, иль эта – я не разбираю...

Однажды я пригласил Ирочку Л. в оперу. В "Риголетто" партию Джильды исполняла на украинском языке певица Е. Мирошниченко – сверхвысокое сопрано. Говорят, что итальянский и украинский языки удобны для пения (много открытых гласных). Но видит бог, "Padre mio" и "Отець мiй" – это вещи разные. Заглавную партию пел уже совсем безголосый Лаптев. Больше о самом спектакле вспомнить нечего. Зато запомнилось совсем другое.

К началу спектакля мы опоздали. Нас проводили в ложу уже тогда, когда Герцог пел Балладу. Я посадил свою даму в первый ряд, а сам стал устраиваться во втором. Было темно, поэтому я схватился левой рукой за подлокотник и крепко его сжал. В тот же миг я похолодел от ужаса, обнаружив, что сжимаю коленку ... своей соседки слева. Я не знал, как поведет себя она в этой ситуации – а вдруг закричит! Что я тогда скажу Ирочке? А в это время Герцог на сцене сладкозвучно излагал свои аморальные принципы:

"Та, иль эта – я не разбираю..." Наконец, придя в себя, я убрал руку и извинился перед соседкой, честно сказав, что перепутал подлокотник кресла с ее ногой. Странная женщина, даже после этого она не съездила мне по физиономии...

 

Нагромождения нелепостей

8.04.65.

Надо бы дочитать английскую статью, но я что-то не в форме. Хорошо еще, что в музее отдохнула. Был "Набукко". Мелодии чудесные, сильные, почти варварские по напору и страсти. Надо сказать, что либретто тоже варварское: ни черта не понять. В жизни еще не встречала такого нагромождения нелепостей. Только неопытный итальянский композитор, патриот до бесчувствия, мог плениться таким "вавилонским столпотворением".

Любовь Ароновна

В течение многих лет билеты в залы Филармонии можно было покупать на мат-мехе. Их "распространяла" Любовь Ароновна – профессионал своего дела. По-своему она была уникальной личностью и занимала особое место в нашей филармонической жизни. В ней удивительно сочетались любовь к музыке, знание людей и изрядная доля меркантильности.

По четвергам она располагалась с афишами прямо у входа на мат-мех и не пропускала ни одного из своих постоянных клиентов. Стать ее клиентом было не так-то просто. Для этого надо было часто покупать у нее билеты вместе с "нагрузкой". При соблюдении этих условий можно было надеяться попасть на очень престижные концерты. Альтернатива была очень проста: отмечайся месяцами или годами в очередях, которые устраивались в Филармонии какими-то неизвестными людьми.

В число клиентов Любови Ароновны я попал сразу. Мне повезло: на одной из ее афиш я увидел, что Галина Туфтина будет петь "Арию Азучены" и "Рассказ Эболи". Шерсть встала у меня на загривке, я подошел к ней и сказал, чтобы она поменяла местами Азучену и Эболи. Глаза Любови Ароновны засветились хищным светом: "Как приятно видеть настоящих знатоков вокальной литературы!" – запела она и, полностью усыпив лестью мою бдительность, повела дело так, что я опомнился только тогда, когда мой кошелек опустел, а в руках оказалась целая пачка нужных и ненужных, “нагрузочных” билетов. – "И на Туфтину тоже надо сходить – великолепный голос, молодая певица, выпускница нашей консерватории..." – продолжала Любовь Ароновна. Я покраснел: "У меня нет больше денег..." – "Ну и что? Берите, берите, со стипендии принесете, я вот вас запишу в свою тетрадь..."

Через много лет, когда мат-мех переехал в Петергоф, я по-прежнему видел уже постаревшую и ослабевшую Любовь Ароновну, по четвергам возящую в электричке огромную сумку с афишами и долговыми тетрадями...

Вторая "распространительница" – это Фрида Наумовна. Величественная дама, всегда в тюрбане и ярко одетая – словно с картин Тулуз-Лотрека. Она работала на других факультетах. В 1995 году, тридцать лет спустя после нашего студенчества, моя жена подошла к ней и осторожно спросила: "Простите, Вы Любовь Ароновна?" Ответ был, как гром: "Любовь Ароновна умерла. Я – Фрида Наумовна, и я тоже скоро умру".

I want Jesus to walk with me

28 сентября 1963 года, едва вернувшись из Мюллюпельто, где мы в течение месяца выкапывали картошку, я ринулся в Большой зал филармонии и без труда попал на концерт никому тогда неизвестной американской певицы Ширли Верретт.

С любопытством взирал я на изящную молодую полунегритянскую женщину, которая вышла из-за кулис и стала петь песни Дворжака, Малера и Брамса. Голос большой, густой и очень хриплый. Все вроде бы хорошо, но не более. И вдруг – “Аллилуйя” Моцарта из Мотета. Феноменальная техника, абсолютный блеск во всех регистрах. А дальше – больше... Во втором отделении – спиричуэлс. Для меня это было откровение. "Я хочу, чтобы Иисус шел со мной", – ни много, ни мало. Среди "бисов" – Хабанера на французском языке. Отчетливо понимая, что зарезать такую Кармен – преступление, аплодирую вместе со всем залом до изнеможения. (Много позже я прочитал в мемуарах Е. Образцовой, что она тоже была на этом концерте, а потом проникла к Ш. Верретт и попросила у нее ноты спиричуэлс). Эта певица стала открытием для нашей публики. На следующий день бегу на ее второй концерт – тщетно. Лишние билеты спрашивают уже в метро. Каким-то чудом сумел ворваться в зал лишь на второе отделение концерта.

Впоследствие Ширли Верретт стала ведущей солисткой Метрополитен-Опера, изменила голос и стала петь сопрановые партии. Через 25 лет я сумел сделать по трансляции запись "Нормы" из Метрополитен-Опера. Заглавная партия – Ширли Верретт, Адальджиза – Е. Образцова.

Гилгуд

3.06.64.

В понедельник вся наша английская экспериментальная группа организованно завалила экзамен. Так что бог весть, что с нами сделают, с несчастными жертвами эксперимента.

И словно насмешка судьбы: в тот же день мы с Ларисой слушали Гилгуда. Слов нет, читает он превосходно. При этом он сам очень обаятелен. Особенно хороши были Гамлет, король Лир, Ричард II, Бенедикт.

Шостакович на спектакле

Вчера же я слушала "Катерину Измайлову" у рижан. Опера совершенно не "моя", но тем не менее она меня просто потрясла. Да, это не картонные страсти Верди! Фринберг была удивительно хороша, она и впрямь истинная Леди Макбет.

Шостакович был на спектакле. Его потом несчетно вызывали и буквально закидали цветами. Он очень мил, прост и чуть-чуть неловок – прямо воробышек какой. Наверное, он очень добрый человек.

Персонификация зла. Вновь "Катерина Измайлова"

6.05.65

Малый очень удачно поставил "Измайлову". Сутягин был бесподобен – такой отвратительно-демонический, прямо персонификация зла. Ретюнский оказался недурным Сергеем, а Светличный вдруг неожиданно проявился в острохарактерной роли. Надо было видеть, с каким смаком он выпевал: "Но за все свои старанья видим мы одни страданья. Наше жалованье скудно, взятки брать же очень трудно". Катерину пела москвичка Авдошина, очень неплохо.

 

Сердце красавицы склонно к измене...

На этом же спектакле Ирочка Л. нанесла мне ответный удар: она появилась в партере не со мной...

Вагнер математики

16.06.64

Учу диффуры: мы хотим попробовать сдать досрочно. Учится легко, теория стройна, логична и даже красива. Теорема Коши разработана виртуозно, со вкусом. Даже страшноватый на вид мажорантный ряд выводится четко, элегантно. Впрочем, все, что выходило из-под пера Коши, носит печать законченности и какого-то властного обобщения. Я уже привыкла к этому, привыкла уважать его талант, но всегда помню про Галуа. И еще про Абеля, это очень сильный аргумент к обвинению Коши. Вот талантливый вредина, Вагнер математики!

Как я гонялся за звездами

Имя Ван Клиберна, лауреата I Международного конкурса пианистов имени Чайковского в 1958 году, было в те годы овеяно легендарной славой. Первый концерт Чайковского в его исполнении победно звучал из мощных репродукторов, установленных по всей стране. Я никогда не гонялся за звездами, но моя тетка, Елена Ивановна, попросила меня достать ей хотя бы один билет на концерт В. Клиберна, который должен был состояться 21 июня 1965 года в Большом зале филармонии.

Почему-то я не воспользовался услугами Любови Ароновны, а пошел накануне концерта в кассу сам. Тут я увидел страшное зрелище: толпы народа вокруг филармонии и стол около памятника А.С. Пушкину, за которым сидели люди, формирующие очередь. Я подошел и записался под номером, превышающем число 4000. "Слава богу, – думаю – это безнадежно, и больше я сюда не приду".

В это время ко мне подходит какая-то дама и делает мне предложение: "Молодой человек, я держу очередь на этот концерт уже два года, за мной записано четыре билета, но моя сестра заболела, поэтому она завтра не сможет выкупить свои два билета. Если Вы придете завтра сюда в 6 часов утра, сделаете все отметки и купите эти билеты, то один я отдам Вам".

Я согласился – и правильно сделал, но не потому, что я услышал В. Клиберна, а потому, что я провел 12 часов в обществе ленинградских меломанов, стоя в очереди за этими билетами. "Вы помните, как дышали скрипки у Отто Клемперера, когда он играл Корелли?" – и все в таком же духе на протяжении целого дня.

Получил я этот билет и, конечно, пошел на этот концерт (из-за выпавших на мою долю трудностей моя тетка отказалась от этого билета). Лучше бы я этого не делал. Концерт прошел в атмосфере предопределенной истерии почитания. Публика бесновалась и ревела от восторга, а В. Клиберн играл плохо. Ничего интересного в его игре я не услышал (Аппассионата Бетховена, Соната N6 Прокофьева и Соната си-минор Листа). В антракте в ложе появилась мамаша Клиберна – зал взревел в экстазе и ринулся к этой ложе. Возникла угроза давки. Было мерзко.

В эти дни у нас проходила астрометрическая практика. Возвращался я с концерта поздно, и, чтобы это не обнаружил А.В. Ширяев, мне пришлось проникать на наблюдательную площадку, перелезая через забор. Отрадой стало то, что в эту ночь я гонялся по небу за настоящими звездами...

 

Роковая опера

18.06.65

Первая рабочая ночь практики. Я успела сделать полный цикл по Полярной, что доказывает, что человек – существо прочное. Дело в том, что мы с Л. вечером были на "Силе". Пел Пучков, и пел прекрасно. Во всяком случае труднейшее второе действие он провел блестяще. И вдруг, после подозрительно долгого перерыва вдруг объявили замену "ввиду внезапной болезни исполнителя". Я так испугалась, что даже не пробовала возмущаться, а впала в какую-то подавленность. Что там могло случиться? Видно, не зря Джильи писал о том, что это роковая опера.

 

Человеческий голос

Так называется опера Ф. Пуленка, написанная для одного голоса. Краткое cодержание: молодая женщина все время разговаривает по телефону со своим другом, который не хочет на ней жениться.

Я слышал эту монооперу в 1965 году. На сцене поставили столик с телефоном, ширму с ножками и Г. Вишневскую с пеньюаром. Помню, что связь по телефону часто обрывалась, и Вишневская все время ругалась с мадмуазель, которая якобы должна обеспечивать соединение. Когда связь восстанавливалась, она молила своего незримого друга поскорее на ней жениться. Мне тоже хотелось, чтобы он женился поскорее, так как после этого можно было со спокойной совестью уйти домой. Помню еще какое-то чувство досады – то ли на автора, то ли на исполнение. Больше ничего не помню.

Как на картинах Рокуэлла Кента 13.10.65

В воскресенье был "Питер Граймс". Музыка меня восхитила. Я думала – мне будет только интересно, но вышло иначе.

Какая дивная у Бриттена вода! И уходящая в безнадежность даль. Музыка прямо объемная какая-то, пространственная, заливает с головой и влечет за собою, как откатывающаяся волна в штормовой накат.

Пучков меня тихо потряс. Его Граймс совершенно не похож на оперного героя. Вообще во всех его героях всегда есть нечто живое, несценическое, что и делает его для меня столь особенным и дорогим. Но одно дело – герои романтические, даже в широком спектре, от теноров Верди до Германа. Тут у него весь арсенал лирики – вкрадчивая нежность, мелодраматический пафос, страстность, азарт, мягкая мечтательность. Но здесь!

Колышется холодная вода,
Как на картинах Рокуэлла Кента,
И белой пены кружевная лента,
По ней скользя, сверкает иногда.

Прошло безумье жуткого момента,
И голос пел – без горького следа,
С надеждой, без надрывного акцента:
"Там, в звездном море, есть моя звезда..."

Надейся, жди, борись с самой судьбою,
И в счастье верь измученной душою,
Но если на тебя восстал весь белый свет –

Напрасны мужество, любовь и утешенье:
Возглашено неправое решенье,
Ты – в тупике. Тебе исхода нет.

Этот Граймс – взят в осаду. То нервный, несдержанный, то подавленный, суровый, даже угрюмый – это человек, на которого ополчилось все: злоба людей, удары судьбы, неверие в свои силы. И со штормом, и с клеветой, и с невезучестью он сражается, точно загнанный. И в этом почти беспросветном мраке вдруг всплывает отрешенная, завороженная мелодия, робкая, точно лучик во время шторма, точно взгляд, обращенный к небесам: "В звездном море есть моя звезда".

Конечно, Эллен – Словцова до него не дотягивает, она осталась в рамках оперной условности. Остальные же молодцы. Кривуля – блеск! А уж Филатова1! У меня в ушах прямо застряли ее колючие истерические вскрики, а перед глазами – жест, такой же колючий и злобный.

 

Граф Ричард приглашает Вас на бал!

20.11.65

Есть правда на земле, есть бог на небе – восьмого декабря будет "Бал"!!! Обещаны Пучков, Лаптев и какая-то француженка Кастелли. Очень хочется позвать Н.М. (Примечание: Наташа Малевская, с которой мы вместе занимались в Вечерних рисовальных классах).

 

Граф Ричард приглашает Вас на бал!

Уверен он, заране благодарный,
Что Вы, явившись выше всех похвал,
Затмите всех красою лучезарной.

И встречи в нетерпении ища,
Он хочет, чтобы Вы его узнали.
Ведь он придет без черного плаща,
Хоть в маске, как положено на бале.

А он – он Вас узнает без труда,
Явитесь Вы хоть в маске, хоть без маски.
Ведь мрачной полумаске никогда
Не скрыть собой столь пламенные глазки.

Украсьте ж яркий круг гостей собой,
Ответив лаской дружескому взору
Того, кто жить готов для Вас одной,
Того, кто видит в Вас свою Аврору!

 

1 Напоминаем: Народная артистка СССР Л. Филатова – выпускница мат-меха!

9.12.65

Я приехала вчера в театр совершенно разбитая. Перед этим я ночь не спала, днем извелась, и вообще все было – хуже некуда. Но, увидев Наталью, я очнулась и осознала, что пришла слушать любимую оперу, да еще в любимой компании. Ведь я люблю эту вещь за то, что она когда-то столь спасительно – удачно попала мне в настрой и сама стала символом, облекая в зримые и звучащие формы мои фантазии...

Сначала Кастелли меня не очень поразила. Да, хороша, наряд роскошный, голос сильный, хоть в верхах резковат. Но я быстро поняла, что Пучков наконец дождался достойной Амелии. Они стоили друг друга, и впервые дуэт стал Дуэтом! Слиянием любящих и отважных. Она его вдохновила, и никогда он не играл так широко и расковано, безоглядно, точно знал, что его игра найдет немедленный отзвук. И финал они сделали так, как раньше ему одному и возможности не было, хоть я и знала, на что он способен. И в первый раз его Ричард умирал счастливым, завоевав и любовь, и доверие, и примирив всех оставшихся.

30.01.66

Итак, финал, или некое его подобие. Милейший Шеф, к которому я никогда не предъявлю старых обид, совершенно меня очаровал. На него невозможно сердиться. Однако на Алку я рассердилась – с чего это она потеряла голову и так разнылась!

Недавно наконец выбралась на "Сказание о граде Китеже". Пришлось примириться с Гаврилкиным, но это меня не очень огорчило – я успела полюбить Всеволода еще раньше. Сам спектакль чудный, сценическое решение довольно деликатно, в стиле фресковых росписей, как бы слегка поблекших, временами почти монохромных. Особенно красив бело-голубой третий акт. Ревина была молодец, справилась – роль ведь труднейшая. У нее нет очень уж явного темперамента, но есть такт. А вот кто был очень хорош, так это Пучков – Гришка. Как он умудряется после "Бала" делать то, что он делает здесь! Большего контраста вообразить трудно. Не знаю, каким был Ершов, но такой Гришка меня очень устраивает – и жалкий, и страшный, и эти интонации ядовитой подначки: "Я не грешник, господу приспешник!" Да какой же он молодец с таким диапазоном ролей!

Вера Лотар-Шевченко

Имя и трагическая судьба этой пианистки мало кому известны. В середине шестидесятых годов в газете "Комсомольская правда" было напечатано сенсационное сообщение о том, что в Новосибирске живет и концертирует пианистка мирового масштаба. Рассказывалось о ее необычной судьбе: француженка, вышедшая замуж за советского дипломата и попавшая потом вместе с ним в "места не столь отдаленные". Выйдя на свободу после десяти лет заключения, она вернулась к концертной деятельности.

Статья привлекла внимание любителей музыки к этой пианистке, и на первые ее концерты было трудно попасть. Потом мода прошла, но В. Лотар-Шевченко продолжала свою неистовую концертную деятельность, пока старость и болезни не сломили ее окончательно.

Ее концерты проходили следующим образом. К роялю с трудом выходила пожилая женщина с сатанински горящими глазами. Вид ее был ужасен – ярко крашенные рыжие волосы, какое-то страшное платье. Она усаживалась за рояль и вгрызалась в него с чудовищной силой. Между частями сонат или между пьесами одного цикла она практически не делала никаких пауз. Она играла неистово и непрерывно. Во все время игры от нее брызгами летели капли пота... Но как она играла! Помню, что во время исполнения этюдов Шопена со мной случилось потрясение – мне показалось, что зал Капеллы начинает переворачиваться вверх ногами. Программы концертов были неимоверно трудными. Она могла сыграть три больших сонаты Бетховена в первом отделении и все этюды Шопена во втором. А ведь были еще и интенсивные "бисы". После концерта она грустно смотрела на потрясенную публику и, с трудом передвигаясь, уходила со сцены... Казалось, что она хочет наверстать то время, которое у нее отняли.

Ее игра не соответствовала каноническим нормам. Она играла, как хотела. Главным в ее игре была немыслимая экспрессия и мощь. Тем не менее, со всеми оговорками, – это было незаурядное, уникальное явление в нашей музыкальной жизни. Однако кроме уже упомянутой статьи, о ней в те годы ничего не писали. Более того, ее игру не записывали.

Лишь в семидесятых годах журнал "Кругозор" опубликовал маленькую гибкую пластинку с шестиминутной записью отрывков из 32-й сонаты Бетховена. Во Франции поставили о ней фильм (в главной роли Анни Жирардо), а у нас уже через много лет после ее смерти выпустили телефильм. Вот и все.

Валентина Левко

Голос контральто – это редкий голос. Голос Валентины Левко – это уникальное контральто. Она часто приезжала в Ленинград, и ее концерты привлекали большое внимание. Она выступала во многих жанрах: советские эстрадные песни, русские народные песни, старинные романсы, оперная музыка, классический камерный репертуар.

Нельзя забыть ее испанскую "Малагенью" с парящими в воздухе фальцетными звуками. Но старинные русские романсы – это область, где ей после Обуховой не было равных. Она обладала очень редкой способностью гипнотического воздействия на слушателей, когда все они, затаив дыхание, боялись пропустить даже паузу в льющемся на них потоке бархатных звуков. Благородство и одухотворенность, чистота и глубина – все эти слова не могут передать чувств потрясения и очищения, которое объединяло слушателей. Все понимали, что имеют дело с национальным достоянием, когда огромный пласт русской культуры нашел для себя достойного исполнителя.

Малагенья. (Музыка Э. Томитэс, стихи – неизвестный автор). Исп. В. Левко.

Эстрадно-симфонический оркестр Всесоюзного радио под управлением Ю. Силантьева

Утро туманное (муз. В. Абаза, стихи И. Тургенева). Исп. В. Левко. Оркестр русских народных инструментов Всесоюзного радио под управлением В. Федосеева

Иванову про Вагнера

23.11.65

В Театральном началась "Тетралогия". От спуска в подземелье остается впечатление какого-то вселенского ужаса. Так и чувствуешь, что там беспросветный мрак, где обитают отчаявшиеся души.

30.10.65

Наконец-то "Тристан"! Впечатление огромное. Мне не нужно ни зала, ни сцены: я и так все видела. Медленные мелодические ходы обволакивали душу, поднимали ее, точно на волнах тумана, над тем обрывом, куда человек в обычном состоянии страшится даже заглянуть.

17.11.66

После прошлого семинара мы с Л. Ивановым поздно вечером шли по обычному маршруту и беседовали. Он заинтересовался Вагнером и попросил меня обрисовать его. Сегодня же последовало продолжение. И я была рада пересказать ему всю Тетралогию.

Страна чудес

Июнь 67.

Есть над чем голову поломать: последняя балетная премьера "Страна чудес" (Шварц - Якобсон). А разобраться надо. Понимать в ней начинаешь как бы задним числом. Как-то вдруг доходит, что все выстраивается в непреложную стройную систему – и эта странно неграциозная пластика вдруг оказывается не только красивой, но еще и единственно возможной. Палехский занавес – заставка, а рядом – почти космическая панорама сказочного города. В шествии чудищ видится сходство с чуть ли не рисунками Кукрыниксов, а потом гротеск выводит к пониманию, что это отнюдь не победа света над тьмой, а некий трагический контакт вроде тех, что так дивно описывает Лем.

...И в Соловьеве, и в Панове есть нечто крылатое. Но Соловьев – герой эпоса, богатырский дух, почти суровость, почти стоицизм. Это почти титан, или полубог, сродни Прометею. А у Панова герой более юный, дерзкий, с ноткой бесшабашности, которая перерастает в фатализм. Молодая выпускница Евтеева очень тиха и нежна. Ее эмоции точно смягчены туманно-горестно, мягко. Угловатая пластика, которой Макарова изощренно наслаждается, здесь точно сглажена, одна поза точно перетекает в другую.

26.06.67.

Да, я ждала этого спектакля, невероятно и упорно. И теперь – все. Теперь останется долгое наслаждение, уточнение подробностей, отметка тонких деталей, наслаждение "мелочами".

...Героиня этой странной страны, где так беспечно и нерадостно веселятся, что-то предчувствует. Предвосхищение беды, непрочность счастья, опасность неведомо откуда и страшащая именно тем, что никак не приходит – все это сквозит в ее завороженной пластике. И после явления Вестника она странно успокаивается, точно это воплощение опасности снимает тайный страх. В Соколе, напротив, чувствуется беспечная уверенность, отметающая страх, точно наваждение. Фатализм героини идет от глубокого ясновидения. Фатализм Сокола вырастает из его бесшабашной размашистости – великая

сила так часто и охотно подчиняется судьбе. В ней живет всечеловеческая идея, в то время, как он – человек, близостью к ней обожженный. Дуэт второго действия стал поистине поединком двух воль, когда он рвался спасти ее, защитить от опасности, а она уже знала, что решилась на жертву за себя и за него. Она ничего не спрашивала, она сама знала, что делать, и упорно противилась врагам, зная, что и он чувствует то же.

Он простирал к ней руки из пламени, пытаясь увидеть ее в последний раз, свою дорогую Идею, приведшую его к жертвенно-героическому концу. Чего больше было в его лице – муки или благодарности?

Идею убить нельзя, ее можно только лишить света. Но она вечно жива и вечно рождает героев. Точно забывшись, Макарова подняла горсть незримого пепла, и вдруг жутко неподвижное лицо озарилось вспышкой мысли.

Она знала, она всегда знала, что делала. И прижавшись к стволу яблони, которой, как волшебной силе, ни она, ни он не поклонялись, будучи частью этих сил, она спокойно ждет своего часа.

Красное каре застыло неподвижно. Это сила не угрожающая, но грозная. Схватка не нужна. Победа за Идеей, потому что она бессмертна. Сила царя чудищ неуязвима, но преходяща. Он точно скорпион, зажатый в кольцо пламени.

...Прозрение, возрождение... Так должно быть. Но что томит ее – печаль или вина? "О, прости, так было необходимо!"... – умоляют ее плавные текучие движения. И все кончается. Исчезает видение, вернувшись к волшебным охранительным силам, исчезает скорбная белая тень... Мир по-прежнему погружен во мрак, черно-золотой мрак бесстрастия. Ему точно нет дела до горестей и побед человека, он незыблем, и мерная мелодия звучит, как заклятие этого мира, смутно напоминая величавую тему Сокола...

сент.67.

В очередном спектакле, в середине второго дуэта, в паузу, что-то произошло, что-то осозналось, что-то непрозвучавшее – потому что она уже не жаловалась, а требовала от него жертвы – и он мгновенно понял! И понял также, что она требует непосильного. Он идет на подвиг и на гибель вполне сознательно, и даже зная, что она потом себя упрекнет, и останется неутешной. Тогда и последнее его явление обретает новый смысл: не вызван он ее тоскою, он приходит сам, утешая ее в утрате.

Весь день преследует меня состояние первого акта – не желающее схлынуть возбуждение... А дивная мелодия из большой сцены точно покачивает, покоит, бесконечно ласковая, струящаяся... Как мы тогда определили: " Никто не поддержит и не покачает..."

... Впервые от спектакля осталось впечатление зеленого сумрака, и явление чудищ показалось таким неотвратимо жутким...

...Мне кажется, я нашла объяснение тому, что юноши в финале остаются в этих алых одеждах, точно олицетворения. Ведь там опять звучит тема пробуждения, принадлежавшая Соколу, его парящему, защищающему жесту, и текучая череда алых фигур создает ощущение его незримого присутствия.

окт.67.

Евтеева с каждым разом становится все техничнее и темпераментнее, и просто морально сильнее. Вчера был новый Коршун – более хищный, острый, злой. “Погиб смысл дуэта-поединка”, – в страхе подумала я. Ничуть! Какая сдержанная яростность вдруг загорелась в хрупкой Девице-Евтеевой! Каким великолепным накалом наполнились монолог и дуэт из второго акта!

... Только раз – перед тем незабвенным спектаклем "Бала" была я в таком состоянии. Мною владели одновременно жажда, желание и совершенно противоречивое, но нисколько не противоестественное стремление – отсрочить долгожданное событие. А теперь мне хорошо! Мне самым ярчайшим образом страдательно хорошо! Панов сегодня был удивителен. Такая Тень имеет право выдать сокровенные тайны перехода.

дек.67.

Пою и думаю. А вернее, вспоминаю... Один спектакль непохож на другой, но в каждом есть нечто, чего мне недоставало в иных. Очень хочу и жду следующего.

Голоса

О, если бы ты знал, какою небывалой
душа тоской навеки сожжена!
В лиловом свете тенью темно-алой
приди, моя безмерная вина!
Приди, откликнись! Нет, я не молю прощенья...
Но только видеть,.. ощутить... молю...
Тебя я вновь зову и жду, как избавленья...
Неутолимо, горестно люблю!...
Люблю... С тобою... Здесь... По первому призванью
беззвучный голос вьется вкруг тебя.
Я здесь. Не плачь. Конец любому есть страданью. Уйдя в огонь, вернулся я, любя.
С тобою вечно я ... Нет смерти, нет разлуки...
И воплощенья не прервется нить.
Приди... К тебе опять я простираю руки –
тебя принять в объятья, защитить...
Предчувствие жило, меня не покидало...
О, как мне власть свою в душе снести!
От счастья я лицо руками закрывала,
я знала, шла на все... Прости меня, прости!
Пойми, моя к тебе не затихает нежность.
Мы оба знали все. Так было решено.
Благодарю тебя за эту неизбежность,
за скованное пламенем звено.
Подай мне только знак! Хотя бы призрак знака,
о, мука бесконечная моя!...
Прощай. К безмолвью черно-золотого мрака
и ты вернешься вскоре, как и я ...

 

 

Зара Долуханова

Когда Зара Долуханова перед концертом выходила на сцену, в зале сразу же возникала атмосфера красоты и радости.

В этой певице удивительным образом слились воедино неземная красота, золотой голос, безупречный вкус, огромная культура и энциклопедичность. Широта ее диапазонов поражает: возможности ее голоса были таковы, что она пела и Арзаче, и Аиду, а тонкое чувство стиля позволяло ей за более чем сорокалетнее пребывание на сцене исполнять музыку всех времен – от Монтеверди до Шостаковича и Гаврилина. Ее творчество – это целая эпоха в истории камерной музыки, потому что исполнение ею многих классических и новых произведений стало эталоном.

О Долухановой много писали как о виртуозной певице. Действительно, она с блеском исполняла сложнейшие произведения Моцарта, Россини и Мейербера. Обычно под виртуозностью понимают способность голоса спеть в единицу времени как можно больше звуков. Доведенное до предела так называемое колоратурное пение становится уже не музыкой, а стрельбой из автомата Калашникова. Голос Долухановой был виртуозен, но помимо этого, он был замечателен совсем в другом смысле. У Долухановой тембр каждой ноты постоянно изменялся. В силу этого создавалось впечатление, что звуки ее голоса меняют цвет, как перламутр. Есть много певцов с прекрасными голосами, однако голос Долухановой принадлежит к особой категории. Он похож скорее всего на голос какого-то инструмента. Послушайте, как она поет Мотет Моцарта – ведь это просто концерт для голоса с оркестром – чисто инструментальная музыка!

Но исполнительскому искусству Зары Долухановой присуще еще одно, гораздо более ценное, свойство инструментализм. В среде музыкантов-исполнителей есть своя кастовость. Инструменталистов причисляют, как правило, к высшей касте, а вокалистов к более низкой. Не будем обсуждать здесь причины такого разделения, по-видимому, они объективны. Однако Зара Долуханова редкое исключение из этого правила, потому что несмотря на неизбежную "программность" вокального текста в ее исполнении всегда ощущается та глубина интерпретации музыки, которая свойственна только инструменталистам.

Помимо многочисленных отрывков из опер (Каватина Арзаче из "Семирамиды" Россини – один из шедевров ее искусства), Долуханова записала целиком на пластинки две его оперы – "Золушку" и "Итальянку в Алжире". Известно, что Россини требовал виртуозной беглости от всех голосов – от баса до сопрано. По всей видимости, в девятнадцатом веке такие голоса были. В двадцатом веке вокалисты (под влиянием оперных реформ Вагнера, Верди и Пуччини) утратили эту способность. Виртуозность стала монополией так называемых "колоратурных" сопрано. В пятидесятых годах началось возрождение забытых традиций XVIII-XIX веков. На Западе это делала Мария Каллас, у нас – Зара Долуханова. Достаточно сказать, что в России она стала первой россиниевской меццо-сопрано XX века. Когда в 1964 году театр Ла Скала приехал в Москву, то в "Севильском цирюльнике" партию Розины исполнила молодая певица, меццо-сопрано Фьоренца Коссотто. Это стало сенсацией не только среди публики, но и среди профессиональных певцов. И никто не вспомнил, что Россини написал эту партию именно для меццо-сопрано, и что Долуханова за пятнадцать лет до этого с блеском пела каватину Розины в оригинальной тональности. Говорят, что она не записала эту оперу целиком только потому, что И.С. Козловский так и не удосужился переучить несколько модуляций в своей партии.

В шестидесятых годах Долуханова стала петь сопрановые арии. По-прежнему, главным в ее репертуаре были камерные произведения, но каждый концерт она заключала ариями из опер Пуччини (“Тоска”, “Манон Леско”, “Богема”, “Чио-чио-сан”) и Верди (“Аида”, “Отелло”).

Концерты Зары Долухановой были праздником. Мы ходили на них гурьбой, а потом долго находились под впечатлением ее пения. Она давала жизнь новым произведениям современных композиторов. С огромным успехом в те годы Долуханова спела "Сольфеджии" Р. Щедрина и вокальные циклы М. Таривердиева. Новый тип виртуозности она показала, например, в песне М. Таривердиева “Листья” на стихи Л. Мартынова. Потом – еще один взлет: вокальный цикл В. Гаврилина “Русская тетрадь”. Не вся публика принимала эти произведения безоговорочно. Я даже как-то цыкнул во время концерта на свою соседку по креслу, когда она сказала, что это – “антифилармоническое” пение. Но многие понимали, что на наших глазах происходило чудо рождения новых произведений и что камерная музыка – это не застывшие во времени достижения Шуберта, Шумана и т.д.

Во время выступлений Зара Долуханова всегда была в прекрасной форме. Но однажды я увидел, чего ей это стоит. На одном из концертов в Малом зале филармонии мы с О. Быковым решили ее сфотографировать. Чтобы шум затвора фотоаппарата не вносил досадные помехи во время пения, мы подошли к эстраде во время "бисов". В это время Зара Долуханова с прямой спиной уходила в комнату за сценой. На какое-то мгновение дверь осталась открытой, и я увидел, что она обхватила себя за поясницу, и что ее фигура обмякла. А через минуту она вновь появилась на сцене, трепетная, как Ника Самофракийская, и спела арию Керубино...

Интересно, что после концертов, во время бесконечных вызовов, публика не только аплодировала, но и громко скандировала слово "Спасибо”…

 

В. Витязев


Возврат